А посему не можем считаться настоящими офицерами, если в полной мере не хлебнем трудностей службы. Эту точку зрения мне приходилось слышать в ЛВВПУ слишком часто как от офицеров нашей роты и батальона, так и от некоторых преподавателей. Трудности в училище нам создавали искусственно, чтобы "служба медом не казалась". Но при этом мало кто из отцов командиров старался объяснить происходящее, руководствуясь обычной человеческой логикой. "Товарищ курсант, не делайте слишком умное лицо! Вы же будущий офицер!" -- убийственная фраза действовала безотказно. Например, наш батальон -- единственный в училище, который был лишен "святого", а именно курсантского общежития на четвертом курсе. Стараниями в первую очередь комбата до самого последнего дня пребывания в ЛВВПУ нам пришлось жить в казарме. А подполковник Ковбасюк только гордился этими нашими трудностями, созданными им же, хотя обиды лично на него я не держу. Каждому -- свое. Хотелось бравому подполковнику проверять процесс помывки курсантов в училищной бане, когда в пару вокруг одного "соска" жалось по десять тел, -- пожалуйста. Еще хотелось устраивать смотр правильности носки и чистоты нижнего белья. Все это превращалось в диковинную процедуру, имевшую для комбата особенный смысл. Плохо то, что любое замечание, любой недостаток, казавшиеся Ковбасюку катастрофой, становились поводом для отмены увольнений и штрафования, строевой подготовки с исполнением ротной песни. Зрелище исправления было еще тем: когда наши провинности достигали немыслимых размеров, каждый поход на обед и возвращение из столовой превращались в чудо-парад. Мы пели, чеканили шаг, стирая подошвы сапог, и по-цыплячьи тянули головы под чуткие команды строевых офицеров. Ковбасюк знал главное: такие хождения, красившие человека в военной форме, были гораздо интереснее и важнее того, "ненастоящего" -- лекций, семинаров и практических занятий по журналистике и другим мудреным наукам. Наш комбат, по-моему, был невысокого мнения и о целом ряде преподавателей
