Ещё любопытней тридцать первая цифра, где первая фраза буквально раздваивается, распадается на два лица, находящихся в жесточайшем противоречии: видим сексту у солиста – бессильную, бесконечно одинокую и потерянную; затем – ту же сексту, но ритмически активизированную у tutti – страшную и беспощадную, все сметающую на своем пути.
Преобразуется функция и у второй фразы. В шестнадцатой цифре диктатором становиться именно она, в двадцатой и двадцать первой хоть и мягко, но каждый раз прерывает солиста, его импровизации-размышления, напоминая жандармские действия первой фразы. Любопытна десятая цифра, когда вальсовая фраза дважды начинаясь второй фразой мягко перетекает и заканчивается первой фразой – конфликтующие стороны вдруг заключили перемирие и на пару пошли танцевать вальс (речь идет о партии флейты).
В двадцать третьей цифре происходит радикальное тематическое обновление, обе наши фразы надолго исчезают из поля зрения, если не считать секстовый звон колокольчиков – один такт до двадцать пятой цифры и характерные взвизгивания у флейт и гобоев в пятом и седьмом тактах двадцать восьмой цифры (опять сексты).
После генеральной кульминации и каденции солиста между двумя нашими основными фразами нет уже равенства, равноценного диалога. Фактически, от второй фразы остается только её важнейший первый интервал – малая секунда. Она, малая секунда станет очень важной в новой теме, очень дорогой для меня (в тридцать четвертой цифре); она же, малая секунда, ляжет в основу томительного взволнованного распева в сорок первой и в сорок второй цифре, и с неизменной малой секундой в последних тактах «Концерта-фантазии» солист будет утверждать тонику.
Первая фраза, фраза-диктатор, становиться победителем. Однако, с ней происходит важнейшая перемена: в тридцать шестой цифре она почти неузнаваема, из-за метрического сдвига она звучит как контрапункт, как вспомогательный подголосок к основному для этого места тематическому материалу, а вот затем она вновь звучит сильно и утверждающе, но теперь всегда только в мажоре
